Cahiers du monde russe etsoviétique

Une lettre d'Andrej Belyj à Boris Pasternak (1928)Georges Nivat

Citer ce document / Cite this document :

Nivat Georges. Une lettre d'Andrej Belyj à Boris Pasternak (1928). In: Cahiers du monde russe et soviétique, vol. 25, n°1,

Janvier-Mars 1984. Autour du symbolisme russe 3. (Vjačeslav Ivanov) pp. 89-91;

http://www.persee.fr/doc/cmr_0008-0160_1984_num_25_1_2004

Document généré le 03/06/2016

DOCUMENT

UNE LETTRE D' ANDREJ BELYJ

A BORIS PASTERNAK

1928

Andrej Belyj a joué un rôle encore mal analysé dans la formation de Boris Pasternak, de dix ans son cadet. Les deux écrivains se sont rapprochés durant les années 20. Une correspondance, limitée mais dense, en fait foi. Lazar Fleishman a publié cinq lettres de Pasternak à Belyj, datant de 1929 à 1933. Lors de la mort de Belyj, Pasternak est, avec Pil'njak et Sannikov, un des trois auteurs de l'hommage officiel (Izvestija, 9 janv. 1934).

Pasternak voyait en Andrej Belyj, un de ceux qui avaient traduit en prose « les éléments du surnaturel et du mythologique » du début du xxe siècle1. Et plus il observait la marche du siècle, plus il se convainquait que les cauchemars bié- lyens avaient quelque chose d'essentiel à dire sur Г « invraisemblable » devenu réel. A cet égard, quelques lignes de la lettre du 12 novembre 19302 sont extraordinaires :

« Все последние дни вспоминаю Ваш Петербург и мистеров из ' Записок Чудака '. Какая страшная Немезида, уловленная уже Достоевским. И ведь Ваши и его (Достоевского) фантасмагории превзойдены действительностью. Теперь пойми, что двойник, что подлинник в планах, а ведь дальше будет непонятней. »

Les premiers procès staliniens « dépassaient » et éclairaient Besy (Les démons). Peter bur g, et Zapiski čudaka (Les carnets d'un toqué)...

En complément de la publication de Lazar Fleishman nous apportons ici le texte d'une des lettres que Belyj adressa à Pasternak. Elle est envoyée de Géorgie, où il passa plusieurs étés dans les montagnes, pris par une « faim de montagne » que décrit si bien Klavdija Bugaeva dans ses Mémoires8 et qu'il avait déjà connue dans les Alpes suisses.

Belyj, selon le témoignage de sa femme, songeait à situer une troisième partie de Maski (Masques) au Caucase, à Kadžory, un de ses lieux de prédilection, dans les montagnes au sud de Tbilissi, d'où est écrite la lettre que nous publions.

Genève, 1984. Georges Nivat

1. Jacqueline de Proyart, Pasternak, Paris, 1964, pp. 238-239. 2. Cf. L. Fleishman. « В. Pasternak i A. Belyj », Russian Literature Quarterly, XIII, 1975,

PP- 545-551- 3. К. N. Bugaeva, t Poezdka na Kavkaz » (Voyage dans le Caucase), Literaturnaja Arme-

nija, VI, 197 1, pp. 68-73 ; et K. N. Bugaeva, Vospominanija 0 Belom (Souvenirs sur Belyj), Berkeley Suivie Specialties, Berkeley, 198 1.

Cahiers du Monde russe et soviétique, XXV (1), janv.-mars 1984, pp. 89-92.

90 GEORGES NIVAT

А. БЕЛЫЙ — Б. Л. ПАСТЕРНАКУ

Каджоры. 23 июля [19] 28 года.

Дорогой, милый Борис Леонидович.

Сильно порадовали меня своим письмом ; и главное : порадовали словами о себе; уезжая (накануне отъезда) я узнал о том, что у Вас — осложнение гриппа ; и признаться : очень беспокоился : и в пути, и на Кавказе, пока Петр Никанорович1 не успокоил меня. Я ужасно беспокоюсь : не говоря о том, что я Вас глубоко ценю, как поэта и писателя, я очень, очень нуждаюсь в Вашем бытии, как человека. Хотя мы мало видимся и живем каждый, в своем, очерченном рабочем круге, но я часто откидываясь от письменного стола мысленно, так сказать, озираю горизонт друзей и перекидываюсь с ними мыслями. Очень странно, с некоторыми людьми я веду перманентный разговор не тогда, когда мы вместе, а именно тогда, когда я держу в воспоминаньи слова и жесты человека, — в воспоминаньи вычерчивающем и углубляющем то, что броском сказано при встречах. Одни слова и встречи в воспоминании улетучиваются; другие орельефливаются, перестав быть плоскостными; и вот — встречи наши, пусть нечастые всегда мне вырезываются в памяти, и я, иногда через месяц после нашего разговора нахожу верные реплики к Вашим словам; а это — значит: подсознание крепко держит мир Ваших образов и м ыслей.

А когда я узнал перед отъездом, что Вам плохо, я испугался и затревожился, — и по этой тревоге впервые понял, насколько Ваш образ врезан в мое сознанье.

Иногда мы можем не думая, думать о чем либо ; и эти свои думы под думами — не замечаем вовсе, отдаваясь плоскостной планиметрии мысленных фигур ; и вдруг какая-то случайность, обнаружив в плоскости дум третье измерение (думы под думами) меняет весь ландшафт чтения собственных мыслей; и то что мы воспринимаем как квадрат, перекрещенный диагоналями, оказывается четырехгранной пирамидой, поставленной внизу — вершиной вверх.

Ваше письмо дочертило, дорельефило рельеф моих дум под думами о Вас; и из плоскостного квадрата хороших отношений выглянуло нечто, мне очень ценное.

Спасибо сердечное, за хорошие слова об отрывке из книги, я очень люблю описывать впечатления от местности ; описать верно, списать, — ведь это то, над чем писатели мало работают; и над чем годами трудятся художники когда учатся натуре в трудной науке увидеть и зарисовать.

Я с восторгом иногда отдаюсь записыванию, растиранию красок с этюдными целями. А дать очерк — это предлог для этюда.

Сижу в Ка джо pax : каждый день бегаю на вершину горы, откуда горизонт — несколько сот верст (скрещение хребтов и хребтиков, долин и т[ак] д[алее] ) — дает нечто, переворачивающее меня морально; до дна; а слов — нет: не хватает нескольких сот найденных слов, чтобы из них сложить макет пейзажа. Они — были бы, если бы, просидев год, я упражнениями уха и глаза вытащил слова; так например, месяц сидения в Имеретии и разглядывания горных контуров мне принес лишь один штрих, ведущий к узнаванию местности : что ковровые горы Салхари суть « тулобахи », что значит « сутулые бабахи ». Но

A. BELYJ - В. PASTERNAK 91

на этом много построишь, а о Каджорах из всей массы мной не осажденных, натуралистических штрихов, ясно одно, что холмопады ближайших вершин под ногами пленяют благосклонными склонами ; то, что в Салхгери так явственно « тулобашится », то в линиях Каджор благосклонится. Сижу здесь з недели ;. и все время проходит в разглядах, я уподобляюсь кодаку ; защелкиваю ландшафты даже пытаюсь кое-что зарисовать карандашом, — ; и — ищу слов.

Странно, что горы зарисовываемы не в сложных образах, а в мыслях, которые они навевают; прежде чем дать словесный образ надо месяцами учиться увидеть; и по увиденному словесно сложить. Да и то: сложенное бабахнет неуклюже по уху, как мои « тулобахи ». А вот испарения гор — легко и просто сочатся во мне отвлеченными мыслями ; и в частности : каджарский ландшафт, не поддаваясь словесно, прошел целиком в мою мысль; мыслю географически; и описываю ландшафты в возникающих во мне философемах и мысленных подглядах.

И вот один из подглядов — вид с высоты в глубину ширей, так физиологически входящий в организм и меняющий все восприятия, не поддается зарисовыванию в условиях трехмерной перспективы, ибо три координатных оси (длины, ширины, высоты) — не три, а четыре в качественном восприятии, которое и есть восприятие собственно ; длина и широта — обратимы ; стоит только повернуться на угол в сю0; a третья ось, ось высоты в точке начала координат — сломана ; высота и глубина (ее квантитатные половинки) — две оси, а не одна ; глубина и вышина не обратимы ; станьте вверх ногами, и все соотношения частей качественно изменятся ; и состояния сознания, когда вы вращаете головой верх и вниз — меняются.

i. Petr Nikanorovič Zajcev, poète, membre du cercle d'études métriques de Belyj au Musagète, anthroposophe, a rempli des fonctions de secrétaire auprès de Belyj, auteur du recueil poétique Nočnoe solnce (Soleil nocturne) , Moscou, 1923.